Часть первая. ПО ЛИХИМ СЛЕДАМ

Глава 34. Гребень густой, да улов пустой

 …Илья не спеша вёл Бурушку по узкой тропе, что змеилась черниговским лесом.

Густ лес, тёмен. Ходить в таком лесу – видеть смерть на носу: либо деревом убьёт, либо медведь задерёт. Но Муромец особо о смерти не горевал, ибо знал, что и жизнь, и смерть в руках Божьих, а в богатырских руках только меч булатный, значит, надобно его крепко держать да Русь защищать, а остальное приложится.

Тем паче, смерть неизвестно где, а друг ситный Алёша Попович рядом скачет – на расстоянии крика.

В последние годы Илья с Алёшей крепко сдружились. На то было две причины. Первая – смерть Екима Ивановича, верного Алёшиного оруженосца. Да что там оруженосца – няньки! Ведь без Екима Алёша – никуда! Еким и о конях позаботится: пустит в луг, водой напоит. Еким и в бою прикроет, и Священное Писание на привале почитает, ибо Алёша больше слушать любит, для чего Еким грамоте обучен. И кашевар Еким знатный: у него и уха сладка, и горбушка гладка, потому как знает Еким, что брюхо не мешок – отрепьем не набьешь. Вот и держатся Алёша с Екимом вместе, и пускай вода всё кроет и берег роет, да их не разольёт.

Но случилось раз Екиму из воды да в полымя попасть.

* * *

Поехали друзья по княжескому наказу под град Муром Чувырлу усмирять – разбойничка тамошнего. Оно ведь, как говорится, пригретое местечко пусто не бывает. А уж прибитый Муромцем Соловей Одихмантьевич местечко пригрел, как лавку задницей. Запужал народ крепко: теперича проезжему купцу голый кукиш из-за дерева покажи, так он весь товар со страху бросит и бежать будет до самого Можая, что аж на Москве-реке стоит. Вот Чувырла и занял местечко, куда ему при Соловье-разбойнике ход был заказан, как свинье в калачный ряд. Убивать, правда, Чувырла не убивал (кишка тонка!), но грабить грабил.

Эх, зря тогда Алёша Екима Ивановича на разведку отпустил. Эх, зря! Да только жалеть не помо́чь, когда смерть пришла. Разбойнички весь лес подле лагеря своего медвежьими ямами перекопали. Вот Еким и угодил в одну да так неловко, что под конём очутился. А конь у него тяжёлый – другого бы задавил, но Екиму Ивановичу всего ногу попортил. Нога-то что, когда вторая есть, только на одной ноге не сильно разбежишься!

Когда Чувырла Екима в яме увидал, то от страху чуть в штаны не наложил. А когда в себя пришёл, приказал своим разбойничкам хворост поджигать и вниз скидывать. А тем потеха! Человек живьём горит, а они гогочут и ветки подбрасывают. Только не долго смеялись супостаты, а ровно до той поры, пока Еким Иванович на левой ножке не подпрыгнул и не сдёрнул Чувырлу в костёр жаркий, где его чёрная душа по сей день горит. Зато Екимову душу богатырскую ангелы прямо на небеса унесли…

* * *

Была и вторая причина дружбы Ильи и Алёши. Причина сурьёзная, можно сказать, коренная: в возрасте они сравнялись. Ибо к тому времени Муромцу почти восемьдесят стукнуло, а Поповичу – седьмой десяток пошёл, и превратился он из вьюноша в зрелого мужа, хоть прыти не поубавил. Да и третья причина присутствовала – совместные походы и сечи ярые, в которых поначалу и воевода Добрыня Никитич участвовал, пока по старости дочиста от дел не отошёл.

Вот и сейчас крестьянский и поповский сыновья плечом к плечу шли – всего на расстоянии крика. Да разве для Бурушки Илюшиного и Стрелки Алёшиной это расстоянье? Так, скок один!

* * *

Едут, значит, они едут да не просто едут, а с дозором. Чтобы повыбивать из лесов нечисть всякую. А тут ещё слух прошёл, что завелась между стольным градом и Черниговом то ли кикимора болотная, то ли лешак размера невиданного, что поёт голосом без слов, бьёт в ладони, свищет, аукает, хохочет, плачет, перекидывается в мужика с котомкой, а то в волка или филина, чтобы путников заплутать и сожрать со всеми потрохами.

Илья в лешака не верил. Он знал, что лешаков молва делает, а на самом деле это разбойники завзятые, которые сами про себя слухи распускают, чтобы люди сильней боялись. Но на всякий случай они с Алёшей ухо востро́ держали, чтобы крик уговорённый услышать и на помощь друг дружке примчаться. А разъехались, чтобы шире лес прочесать. Ведь богатырский гребень хоть и дерёт, зато причешет – любо-дорого смотреть.

* * *

Вот так шли они, шли, пока Бурушка не начал прясть ушами и даже по-тихому всхрапывать. Муромец встрепенулся и ухватился за держак меча. Но на большой поляне, куда вливалась лесная тропка, его встретили не разбойники, а мирная с виду избёнка, чуть не по колени вросшая в землю. Хотя, спрашивается, зачем мирной избёнке в чащобе прятаться?

И точно! Приглядевшись, Илья уразумел, что изба вовсе не мирная. Потому как сложили её из таких обширных брёвен, какие и ему с Поповичем без натуги не поднять. Но ведь Муромец знал, что и на их силу посильнее сила может найтись. А раз так, то избушку мог сложить неведомый богатырь, которого Бог щедрее одарил. Но если это Божий человек, то зачем ему людские черепа на кольях ограды?

На этот вопрос черепа отвечать не стали, а просто уставились на путника пустыми глазницами.

* * *

– Фу-ты, нечисть какая! – прошептал Алёша.

Он вмиг примчался на помощь другу, как только умолк шелест ветвей, рассекаемых могучей Бурушкиной грудью. Ведь тишина, как и крик, тоже была опасным знаком.

Теперь Стрелка и Бурушка стояли рядом и чутко пряли ушами. Красивы они были – прямо загляденье! Однако красота приглядится, а ум пригодится. Поэтому богатыри своих коней не за красоту, а за ум ценили.

Но честно сказать, хоть Алёшина Стрелка была славных кровей, а как ни крути – кобыла! А разве даже самая справная кобыла может сравняться с таким конём, как Бурушка, который походил на морской бурун, что бурлит и пенится у гранитных скал. Его ноги были крепче дубовых колод, под атласной шкурой бугрились мышцы, глаза горели скатными яхонтами, а косматая грива переливалась чёрным бархатом!

Однако несмотря на свою богатырскую стать, Бурушка был быстр и лёгок, словно мотылёк. Такого коня не купишь, и не потому, что золота не хватит, а потому, что нет боле таких. И Муромец не купил, а принял в дар от калик перехожих. Их молитвами много чудес свершалось: вот и Бурушка в смертельных бранях и кровавых сечах, силу не растерял, а стал ещё матёрее. Алёша уже с десяток скакунов сменил, а Бурушка – вот он, целёхонек!

* * *

– Точно, нечисть! – тоже шёпотом согласился Илья. – Потому как нечистое это дело голову на кол насаживать… Только сдаётся мне, что хозяина дома нету…

– Откуда знаешь?

– А ты сам рассуди, мог бы он столько голов срубить, если бы на печи лежал да калачи жевал? Был бы дома, мы б и до забора не дошли. Да и Бурушка никого не чует.

– Ого-го! – в четверть голоса согласился Бурун.

– Сам вижу, что никого, – улыбнулся Попович. – Хоть нюх у меня и послабше, чем у твоей коняги.

– Окстись! Не до шуток,– осадил Алёшу Илья, на что Попович тут же согнал с губ улыбку и размашисто осенил себя крестным знамением. – Делаем так: я в избе схоронюсь, а ты с Бурушкой и Стрелкой – за теми ольхами. Ольха – куст густой, не выдаст.

– А если коней в лесу привяжем и вдвоём в избе схоронимся? Вдвоём оно ж сподручнее. Сам рассуди, зачем ему по кустам круги водить, он сразу в избу пойдёт, а тут мы! Надаём по сусалам – он и угомонится…

– А если он нам надаёт? – серьёзно спросил Илья. – А если этот мосол не для наших сусал? Думаешь, твоя Стрелка выручать прибежит?

– А не прибежит, так Бог поможет! – не сдавался Попович, который уже представил, как эта нечисть прямиком идёт в избу, где её одной левой скручивает Илья, а он как писаный дурень пасёт в кустах скотину.

* * *

– А ты Бога не искушай. Знал я одного дьячка, которому летать дюже хотелось. Влез он на колокольню, перекрестился и говорит: «Ангелы Божьи, ежели не воспарю, помогите приземлиться».

– И что, помогли?

– Помогли. Сперва чуток подержали, чтоб он всласть успел руками намахаться, а потом об землю шмякнули. Да так ловко, что всю дурь из головы выбило, а гулю набило. Вот и ходит он с тех пор с гулей на лбу – народу смех, а ему наука: коли не дал Бог крыльев, так и нечего руки распускать… Значит так, сидишь в ольхе, как гриб в траве, а ежели этот головорез от меня вырвется, тогда твой черёд придёт силушку показывать.

– Это мы мигом! – весело мотнул чубом Алёша, который назло годам ни только не утратил удали молодецкой, а наоборот, стал ещё безшабашнее.

– Мигом-то мигом, только не забывай, что в народе говорят: тихо идёшь – беда догонит, шибко пойдешь – беду догонишь!

– Да какая беда, Илюша? Мы ж с тобой против сотни басурман стояли, а тут один башибузук попался! Да я его на одну ладошку посажу, а другой прихлопну!

– То-то и оно, что с басурманами мы в чистом поле сходились и в глаза им глядели, потому и силу могли соразмерить. А каков этот, ни я, ни ты не знаем. Значит, нечего раньше времени победу праздновать, чтоб не получить нашей силой себе в рыло.

– Так сам же говорил, что ум силу ломит, – попытался возразить Попович.

– И сейчас от тех слов не отказываюсь! Поэтому прячься в кусты, а я в избу пойду. И смотри, чтоб тихо…

* * *

Только тихо не получилось. Не успел Илья поудобнее расположиться на грубо отёсанной лавке, как из лесу донеслось дружное ржание Бурушки и Стрелки, которое в переводе на человечий означало: «Ничего себе!».

За ржанием послышался громкий треск ветки, а затем удар, от которого содрогнулась земля, вроде с неба упал камень. Тут же раздался злобный рёв, похожий на медвежий, когда медведь лезет на рожон.

Услышав такое, Илья выскочил из избы, снеся плечом дубовые двери, и в два прыжка достиг зарослей ольховника. Но всё равно опоздал, ибо только краем глаза успел заметить что-то мохнатое и огромное, с такой скоростью убегавшее в чащу, что и глаз не поспевал.

Назад