Рассказ первый. Стихи вдвоём

Однажды в девятом классе нам задали задание – сочинить стихи. Причём не какие-нибудь, а свои собственные, чтобы сразу стало ясно, кого посылать на городскую олимпиаду по литературе, а кого – ни под каким соусом, как выразилась наша классная руководительница Вероника Васильевна Силкина, или сокращённо – ВэВээС. И это имя ей идёт, потому что настоящие ВВС – это Военно-Воздушные Силы, которые охраняют внутренние границы СССР, летая вдоль внешних, и бьют нарушителей. И Вероника бьёт. Ведь она преподаёт историю, а наша история – это сплошная классовпя борьбы. Вот наша классная с нами и борется. Бывает, так по затылку даст, что зубы лязгнут. Хотя зубы можно и перетерпеть, тем более они всё равно когда-нибудь выпадут, если до этого их пацаны со слободки не выбьют.

Так что подзатыльники – это ладно! Хуже, когда ВВС липкими словами обзывается. Как прилепит – даже ещё не выбитыми зубами не отдерёшь! Из-за этого в нашем классе у каждого своя кличка, как у клоуна. Вот навскидку: Тугодум, Краснобай, Стрекоза и тому подобное. А самое длинная у меня: Гни-ла-я ин-тел-ли-ген-ция. ВВС так и выговаривает – по складам, чтобы ещё длиннее было.

Это она меня за то, что мой папа ходит в тонких польских очках и модной фетровой шляпе, а ещё выступает в умных телепередачах типа: «Кто ответит за прелое зерно?». Но скорее всего, она невзлюбила меня не из-за папы, а из-за моих шуточек, которые из меня всё время выскакивают, особенно на уроке истории. Я, конечно, изо всех сил сдерживаюсь, только сил на весь урок никогда не хватает.

Но про ВВС я потом расскажу, а то про стихи забуду. Хотя вряд ли. Ведь у нас по литературе такая дотошная училка, что никто ничего не забывает: ни скажи-ка, дядя, ведь недаром, ни всемирно-историческое значение Горя от ума, ни сон Татьяны. Кстати, мы её так и прозвали – Сон Татьяны, потому что, во-первых, имя нашей литераторши Татьяна Александровна, во-вторых, она то и дело позёвывает. А чтобы никто не заметил, она тетрадкой обмахивается, вроде ей всё время жарко.

Летом, конечно, проходит, а зимой не очень, потому что в щели задувает.

* * *

Вот Сон Татьяны и придумала это дурацкое задание. А дурацкое, потому что и без стишков было ясно, кто на олимпиаду поедет. Конечно, Лапкина, которая крапает стихи даже на переменках, когда нормальные люди пытаются выветрить из головы всё лишнее. Лучше всего это у Тугодума получалось, который соображает так медленно, что лишнего не догоняет. Правда, потом выяснилось, что Тугодум соображал, хоть и медленно, но правильно. Не зря же он через сорок лет стал академиком по физике твёрдых тел, потому что не прошёл мимо какого-то неоткрытого закона, когда все остальные проскочили.

Но всё это было потом, а тогда Лапкина своими стихами всех достала. Только на переменку выскочишь, а Светка уже тут как тут. Выхватит бумажку и давай гундосить: …иду я по лесу, а листья махают. Тьфу! Я один раз не выдержал и в школьный аквариум её махнул, в смысле, макнул. Только не подумайте, что я намотал её волосы на кулак и потащил к воде. Конечно, нет! А то крику было бы выше крыши! Да и рыбы от страху могли повыпрыгивать. Поэтому я не Лапкину потащил к воде, а воду потащил к Лапкиной. В смысле, зачерпнул полную пригоршню и брызнул.

Но и Лапкина оказалась не промах. Она спокойно утёрлась и моим виском у своего пальца покрутила: чуть дырку в голове не проковыряла. Еле нас растащили в разные стороны, а то прямо не знаю, чем бы дело кончилось. Скорее всего – как у бессмертного классика: Тятя! тятя! наши сети притащили мертвеца…

Короче, когда Сон Татьяны нам это задание задала, все сразу поняли, что на городскую олимпиаду Лапкина поедет. Тогда непонятно, зачем остальным страдать, если остальным не то что писать, а читать стихи противно?

Светка тоже знала, кто поедет, и на радостях прямо в классе выдала рифму на такое слово, которое я здесь привести не могу, потому что забыл. Кажется, оно на мягкий знак заканчивалось. Или на твёрдый? Или на восклицательный? Хотя какая разница, если у нас рифму на любое слово никто придумать не может, особенно возле доски. Начнут: «Я вспомнил вас…», а что было дальше – тёмный лес!

И хотя ответ, кто поедет, был ясен заранее, Сон Татьяны сумела-таки заставить всех в этом деле поучаствовать, включая второгодника Славку Коробкина по прозвищу Ящик, чтобы дать всем равные возможности помучиться.

* * *

А дальше события развивались стремительно. За день до сдачи задания прихожу домой, и только расшнуровал свои румынские мокасины – предмет мечтаний всех наших пацанов, как у меня зазвонил звонок. Только не на мобилке, ведь мобилок тогда ещё не придумали, а на дверях. Я открыл, а там Светка Лапкина стоит, и вид у неё какой-то пришибленный. Я её даже сразу не узнал, потому что обычно она на всю голову жизнерадостная.

– Ты чего, – спрашиваю, – дверью промахнулась?

– Нет, я к тебе, –  шепчет, а сама губы кусает.

Я сначала испугался, а потом вспомнил папины слова: «Во всём плохом, сынок, надо найти хорошее». Вот я и подумал: раз она свои губы кусает, а не мои – это хорошо.

Но не успел я обрадоваться, как Лапкина перестала кусаться и говорит:

– Юрка, у меня не пишется!

– Что у тебя не пишется? – не понял я, потому что слова Лапкина и не пишется плохо стыковалось.

– Ничего не пишется! – всхлипнула Светка и опять закусила губу. – Я для разгона полблока осилила – и никак!

– А я при чём? У меня и четверть блока нету. Может, одна сигарета где-то завалялась, но вряд ли, ведь я позавчера бросил…

– Причём тут сигарета, если Блок – это поэт? Только ты мне нужен для совсем другого.

– Для какого? – вздрогнул я и посторонился, чтобы она зашла.

– Для соавторства. Давай напишем стихи вдвоём!

– – Давай! – согласился я. – Ты пишешь, а я подписываюсь. Ну, ещё название могу придумать. Например: «Дед Мазай и раки».

– И зайцы, – поправила Светка.

– Зайцы уже были. Зайцев он уже спас, а теперь за раков взялся.

– Глупость какая-то. Я серьёзно, а ты ваньку валяешь.

– И я серьёзно! Ведь нам надо что-то оригинальное выдать, вот мы про раков и завернём. Типа ехал Грека через реку, видит Грека в реке рак. Сунул Грека руку в реку и нашёл на дне пятак!

– И при чём здесь пятак?

– Пятак для рифмы! А рак для смысла. Тем более биологичка говорила, что круче рака зверя нет. Раки, можно сказать, санитары водоёмов, а их с пивом едят! И хватит дуться: не хочешь про раков, давай про птиц. А чего: «Дед Мазай и птицы» – тоже не слабо!

От этих слов Лапкину аж пробрало:

– Ты, или больной на голову, или не знаю что. Я ж к тебе пришла, потому что ты лучше всех сочинения пишешь. Тебя Сон Татьяны всё время в пример ставит.

– Ага, разогналась: тройки она мне ставит, а не в пример.

– Это за грамотность, а за сочинительство у тебя сплошные пятёрки, так что не наговаривай.

Кстати, тогда пятёрка была самой высокой оценкой, так что нынешние «двенадцать» – это, по-нашему, две пятёрки и двойка, то есть явный перебор…  

– Хорошо, – сдался я, – давай свою тему, и начнём, хотя в стихах я не очень. Там места мало, а я разгон люблю.

– Вот так бы и сразу! – заулыбалась Светка, и я понял, что влип.

* * *

Дело в том, что раньше на Лапкину я вообще внимания не обращал. Она хоть и выглядела ничего, но была слишком правильная: сидела на первой парте и руку тянула. А на наших задних подобралась компания такая неправильная, что ВВС называла нас разночинцами. Только не в смысле чинов и званий, а смысле учинения разных безобразий.

А сегодня я Светку наконец-то вблизи рассмотрел. И оказалась, что она очень даже ничего, особенно когда кусает губы и краснеет. Да и в спокойном состоянии она не хуже. И голос у неё пушистый. Такой пушистый, что ушам щекотно, а щекам жарко. И пришла она не в коричневой школьной форме, а в разноцветном сарафане и с хипповой повязкой на голове, которая у нас называлась хайратник.

«Так чего ж, – думаю, – я кочевряжусь, когда надо тащить ручку и бумагу?»

Ну, и притащил. Сели за стол. Её локоть в мой упёрся, отчего у меня сердце сразу застучало. Я испугался, что она услышит, и говорю специально громко:

– О чём писать будем?

– О любви. Только не кричи, я не глухая.

– О любви к кому? – шёпотом спросил я и почувствовал, как сердце перебралось в горло и молотит, что твой паровой молот.

– О любви к родной стране! – пожала плечами Светка, будто это было и коту ясно. – Татьяна Александровна говорила, что на олимпиаде такая тема будет обязательно. Так что надо заранее потренироваться.

– Ну, давай потренируемся, – быстро согласился я и многозначительно добавил: – Оно ж от любви к стране до любви вообще – один шаг и пройти его надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…

– Дурак! – прервала меня Лапкина и снова покраснела.

– Так это ж не я сказал, а Николай Островский, мы ж его ещё на память учили. Роман «Как закалялась сталь», часть два, глава два, страницу не помню…

– Но Островский же имел в виду другое, – строго проговорила Светка.

– И я имел в виду другое, – не растерялся я. – Значит, квиты… Короче, предлагаю накатать про мирное небо над головой. Тема – не придерёшься.

– Ладно! – взмахнула рыжей прядью Лапкина и макнула деревянную ручку в чернильницу.

Вообще-то, тогда уже были китайские авторучки с золотыми перьями, но редко у кого. Да и шариковые уже начали появляться, только шариковыми ручками в школе писать запрещали, чтобы не портить почерк ученикам и нервы учителям.

* * *

Через полчаса совместными усилиями мы выдали два недописанных стишка.

Один был такой:

Облака в синем небе плывут
Над моею любимою страною…:

Про любовь, как вы догадались, придумал я, потому что к этому времени ни о чём другом уже думать не мог. А Светка могла. Поэтому попыталась  соединить эти стишки в один стиш, но они ни в какую не соединялись, и пришлось сдавать порознь.

А потом оказалось, что никто в классе с заданием не справился и даже не пытался, потому что задание было факультативным и оценок за него не полагалось. Так что в виду полного отсутствия конкурентов мы с Лапкиной заняли законное первое место, хотя Сон Татьяны надеялся, что первое местно займёт нечто более основательное типа поэмы страниц на шесть.

* * *

…Городская олимпиада по литературе проходила в доме учителя, где имелся обычный класс с партами. За ними сидели учителя, когда им повышали квалификацию. На крышке своей парты я сразу заметил вырезанную перочинным ножом надпись «Коля» и подумал, что её мог сделать наш учитель физкультуры – борец Николай Демьянович. Хотя вряд ли. Зачем Демьяну нож, когда он врукопашную любого морским узлом завяжет.

В общем, после торжественных напутствий открыли конверт и прочитали задания, а потом ещё на доске написали, чтоб никто лишних вопросов не задавал. А задать хотелось! Ведь про любовь к родной стране там и полсловечка не было! Был мой современник, был лишний человек, была мать Горького, был даже Ленин сегодня.

Мы со Светкой переглянулись, и она сделала испуганные глаза, отчего я в неё окончательно влюбился. Только чем я мог её успокоить, если нас растасовали по одному, чтобы никто ни у кого не списывал. К тому же я и сам слегка растерялся, потому что рассчитывал на любовь к стране или хотя бы на большое небо над головой, а тут этим и не пахло.

Но я успокоил себя мыслью, что впереди целых два урока, то есть чистых полтора часа, а за полтора часа можно доехать до Сочи, если ехать на самолёте, так что ж я за полтора часа и трёх слов не наклепаю? Да я и тридцать восемь наклепаю, а тридцать восемь слов – это ровно два стишка про Греку через реку! Значит, не пропаду!

* * *

Через час из тридцати восьми слов я выдавил одно – Светлана и обвёл его тройным овалом. Конечно, я мог написать и второе – Лапкина, но толку, если оно ни к олимпиаде отношения не имело. Правда, к образу моего современника Светку можно было кое-как пристегнуть, если б знать как, а вот к матери Горького и к лишнему человеку – вряд ли. Тем более что Лапкина вдруг стала для меня очень даже не лишним человеком. Так что оставался только Ленин сегодня и полчаса времени, из которых пять минут уже прошли.

Я украдкой осмотрелся и увидел неутешительную картину. Все со страшной скоростью покрывали бумагу буквами, и только я сидел перед чистым листом с тройным овалом. Представляю, что скажет Сон Татьяны: эх, скажет она, я так на тебя надеялась… А ВВС добавит, что надеяться на гнилую интеллигенцию – гнилое дело. Надеяться надо на рабочий класс. Вон у Коробкина отец на мусоровозе работает, зато на него можно положиться. Не то что на некоторых, которые руки на субботнике замарать боятся. Сказав это, ВВС прицельно плюёт в мою сторону и с отвращением отворачивается. Хорошо хоть плюёт не натурально, а мысленно, потому что натурально плеваться высокое звание советского учителя не позволяет, зато мысленно – сколько угодно!

…С трудом отогнав это видение, я взял себя в руки. А потом перевернул лист овалами вниз, решительно написал ЛЕНИН СЕГОДНЯ и неожиданно быстро настрочил стишок размером с муравья. А вот на таракана не хватило времени. Я даже запятые проверить не успел, с которыми у меня паритетная война, только они всё время побеждают.

– Сдали! Сдали! Сдали! – прокричала мне в ухо сердитая проверяющая и ловко выдернула из-под руки почти чистую страничку.

На этом первая часть мучений закончилась. Оставалось ждать окончательного разгрома.

* * *

Разгром состоялся примерно через неделю. В конце урока математики, которая в тот день стояла первой, распахнулась дверь, и в класс тяжело вошёл Трофим собственной персоной. Все сразу вскочили, грохнув откидными крышками парт, потому что Трофим Яковлевич был директором школы и кошмаром всех нарушителей порядка, который он сам и завёл. За Трофимом проскользнули остальные, включая завуча и комсорга, а строй замыкали ВВС и Сон Татьяны.

«Началось!», – тоскливо подумал я и не ошибся.

Трофим оглядел притихший класс и ткнул пальцем в меня.

– Он?

– Он! – хором подтвердили сопровождающие, а ВВС прошипела; – Не горбь спину, когда к тебе директор обращается.

Я нехотя поднял голову и уставился в окно.

– Молодец! – выдержав какую-то замогильную паузу, проговорил Трофим. –  Честно говоря, мы от тебя такого не ожидали. Прославил! Вроде обычный ученик, а мне уже из обкома звонили. Молодец!

– Молодец! Молодец! – зашумела делегация.

– Да чё вы на меня накинулись? – не выдержал я. – Я ж не виноват, что стихи на заказ писать не умею… Не надо было меня на олимпиаду посылать…  

–  Он что, не в курсе? – спросил Трофим и строго посмотрел на завуча.

– Да не успели мы, – виновато проговорила та. – Всё так неожиданно… не сориентировались.

– Тогда придётся мне, – вздохнул Трофим, словно сетуя на нерасторопность подчинённых.

С этими словами он развернул газету, которую держал в руке. Газета оказалась «Правдой», то есть самой главной газетой страны. Такой главной, что из неё даже не рекомендовалось делать самолётики. И в этой «Правде» на последней странице, или, как говорят газетчики, на последней полосе напечатали моё стихотворение, занявшее первое место в городской олимпиаде по литературе!

Когда Трофим это объявил, я помотал головой, чтобы проснуться. Но не помогло. Всё осталось на своих местах, только Сон Татьяны покрылась пунцовыми пятнами, а ВВС вытянулась по стойке смирно и даже прищёлкнула каблуками.

– Ну, поэт, давай! – скомандовал директор и вытер платком затылок. – Так сказать в авторском исполнении.

– Трофим Яковлевич, а я слов не помню…

– Но это же ты написал?

– Всё равно не помню! У меня память дырявая…

– Придурок! – тихо сказал Ящик, но так, что услышали все.

Я молча показал ему кулак и спросил:

– Можно выйти?

– Нельзя! – отрезал Трофим. – Тем более курить в школе запрещается, так что терпи.

– А вы сами прочитайте, – сахарным голоском подсуетилась ВВС.

– Можно… Заодно потренируюсь, а то всё равно в областном отделе народного образования читать заставят, или где повыше.

Трофим прокашлялся, высоко поднял «Правду», чтобы все видели, и, победно глянув на меня, продекламировал прямо на память, которая у него была что надо:

Тут директор остановился, но не потому, что забыл, а потому, что это было всё, что я успел настрочить, пока у меня не вырвали из рук контрольный листок. И хотя все включая Светку написали куда больше, мой стишок произвёл на комиссию такое впечатление, что второй раз они читали стоя. Ну, может, не стоя, но с трепетом, потому что такие сочинения в те времена критиковать боялись, на что я вообще-то и рассчитывал. Но немного просчитался, потому что мой опус не просто единогласно уложил других олимпийцев на лопатки, но тут же был предъявлен собственному корреспонденту «Правды». А тот ничтоже сумняшеся телеграфировал в центральную редакцию, где стишок без промедления тиснули в ближайший номер под рубрикой: «Словом и делом».

Но этим не кончилось. Меня, как я ни брыкался, отправили под конвоем ВВС, Сна Татьяны и Демьяна на областную олимпиаду, за которой маячили республиканская и всесоюзная. Но не на того напали! На этот раз я не стал даже овалов рисовать, а сдал чистый листок, не обезображенный мыслями. Мои конвоиры, конечно, немного пошумели, но я сослался на глубокий творческий кризис, и они потихоньку отстали.

А Светка, которая всю эту кашу заварила, вдруг взяла и уехала в Киев, так и не ответив на любовь, которая больше неба над головой. У неё, оказывается, отец пошёл на повышение и получил в столице квартиру. Зато теперь я точно знаю, что поэт был прав, когда сказал: нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся. Лично моё отозвалось на всю планету. Во всяком случае, на ту её часть, где имела хождение высокая ленинская «Правда»…

Так что с тех пор я не тороплюсь сдавать написанное и никогда не пишу вдвоём, даже если она мне нравится…

Читать дальше

Назад